Сергей круглов - полутона. Священник сергий круглов уже включил в состав церкви протестантов

Стихи, по словам Ю. Тынянова, - это человеческая речь, переросшая сама себя. И писать о них непросто. Когда читаешь стихи - это либо «да», либо «нет». Если «да», то очень хочется, чтобы другие тоже прочитали произведение. Стихи - это размышление на высоком уровне.

В журнале «Новое литературное обозрение» краткая биографическая справка: «Сергей Круглов - православный священник, поэт, прозаик. Родился в 1966 г. Живет в городе Минусинске Красноярского края. Учился в Красноярском университете, работал в газете «Власть труду». В 1999 г. принял сан священника и прекратил публиковать новые стихи. В 2002 г. обширная подборка стихотворений С. Круглова в антологии "Нестоличная литература" была включена в шорт-лист Премии Андрея Белого. С 2006 года С. Круглов вновь стал публиковать стихи в литературных журналах, а в московском издательстве "АРГО-Риск" в 2007 году вышла его новая книга».

ВЕСНА СВЕТА

Девочке Римме - девять.

Тяжело ей дались все эти девять

(В простонародье подмечено: девочкам,

При крещенье мужскими именами нареченным,

Жизнь достается не из простых, нечто вроде

Монашеского пострига. Правда,

Мы знаем, что вера в судьбу сродни суеверью,

Но все же) - у девочки Риммы опухоль мозга,

Голова видимо раздута,

Ласковые и пожилые овечкины глаза Риммы.

От этого в разные стороны - словно

Широким углом зрения весь окоем глядят -

Глядят, но ничего не видят:

Римма практически слепая.

Здесь, в детской соматике, все - дети, медсестры,

Посетители - Риммы любят. Обычные суетные дети,

Обычнее и медсестры, матери, бабки -

Злые, скаредные, задерганные жизнью,

Суеверные, сентиментальные, друг другу чужие, -

Не то чтоб это они любят Римму: скорее любовь

Сама здесь поселилась, в восьмой палате.

Стрижена кое-как, клочками,

Ношеный подростковый Адидас на вырост,

В трещинах вишневые губы,

Руки - цыпки, темные запястья -

Оберегают невидимую птицу.

Такова же и семья Риммы: цыгане,

Неудачники из вымирающей деревни, изгои

Среди своих: ни золота на немытых пальцах,

Ни крашеной норки, ни пуховых шалей,

Ни инфантильной хитрости, ни живости ртутной,

Беднее бедного - не торгуют

Ни анашой, ни паленой водкой,

Гадать не научены, воровать стыдятся,

Излучают то, чего в цыганах увидишь редко, -

Тихое смиренье

Не то чтобы с жизнью, а с тем, что им светит

Сквозь жизнь, поверх, по касательной к жизни.

Приходской священник, пришедший навестить Римму,

Слушает их, молча кивает, сглатывает

И не может сглотнуть: священник

Во всем Израиле не встречал такой веры.

Другую встречал, но именно такую - впервые.

За свою небольшую, лет с десяток,

Практику служенья -

А ему-то уже мнящуюся заматерелыми веками,

Неотменяемо ценным грузом

Абсолютных, им усокровиществованных, истин!..

Этакие-то сокровища сколько титаников вглубь утянули! -

Впервые. Весь этот опыт служенья,

Раздавшийся массив нажитых ответов на вечные вопросы,

Моментально сжимается в прах, в точку,

Летает пылинкой

В лунах света из окон, в голубой масляной краске, и хлорке

Восьмой палаты: переоценка ценностей, покаянье.

Вот, к примеру, один из вечных таких вопросов:

За что страдают невинные дети?

(В голове - фраза из умной книжки:

"Мы - знаем о Боге, дети - знают Бога".

То, да не то, - ответ неверный.

Невернее - и гаже - разве что

Обывательская сентенция: чтобы

Поменьше грешили) - так за что?

Ни за что. Нет вообще, как видишь, такого вопроса.

Разве что очевидно: страдающие невинно дети -

Сорбент этого мира, они собирают

В себе всю его грязь, и в этом

Соработают-соиграют Христу.

Они у Него - свои. Их место

Игры - ведь, в сущности, дети только и думают, болея,

Плача, обвиняя, терпя, взывая, умирая, что играют -

На Голгофе. Вот их игрушки:

Две былинки, камешек, воронья

Косточка, капелька крови - это,

Пожалуй, все. Обрати вниманье:

Нет у них того, кто голит, в этих прятках,

Нет того, кто метит, но только те, кого выжигают, в этом выжигале -

Ведь Сам Ты, Христе, у нас попросил когда-то:

"Не запрещайте приходить ко Мне детям,

Чтоб они Мою смерть со Мной разделили".

Девочка Римма священнику рассказала,

Что к ней приходил Архангел

Гавриил (именно он, никто другой), и велела

(Откуда эта царственная повелительность!

О, как она драгоценна, как уместна!)

Принести ей с Гавриилом иконку.

Священник вынул из кармана и подал. Римма

Ощупала глянцевый софринский квадратик

И уверенно заулыбалась:

Да, да, это он, спасибо!

Первая мысль у священника: откуда

Она узнала? ведь она слепая?

Наверняка где-то видела раньше?

Явился - надо же! - Архангел: а ну как прелесть? -

Мысль, молнией

Испепелившая первую.

Весна света. Месяц ниссан по календарю.

Бог касается персти - перст о перст с Адамом.

Ветхое умерло, роды всего нового.

"Какое счастье!" - повторяет священник,

Достаточно, впрочем, нелепый

В освященной традицией русского народного сарказма

Перовской своей, селедочного цвета, епитрахили.

Девочка Римма существует на самом деле. В своем ЖЖ Сергей Круглов опубликовал фотографию.

Стихи Сергея Круглова многие называют одним из значительнейших явлений, произошедших в русской поэзии за последние годы. Недавно поэт впервые за 14 лет приехал в Москву из Минусинска, где живет и работает священником, и провел авторский вечер при большом стечении публики. МАРИЯ СТЕПАНОВА и СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ воспользовались случаем, чтобы расспросить редкого гостя о «новом эпосе», политически ангажированной поэзии и профессиональных рисках.

- Замечательно. Я очень благодарен всем людям, которые смогли меня сюда привезти, потому что служба моя не позволяет часто ездить. Впечатлений множество, они будут рассортированы, и какие-то из них в переработанном виде вернутся потом к дорогому читателю, в Живом Журнале например. Я очень благодарен и петербургской, и московской публике. Вчера я встретил много интересных людей, часть из них я знал по общению в интернете, других встретил впервые. Но люди все замечательные. Что касается города, обстояния, антуража - это уже другой вопрос.

С. Л.: Вот об обстоянии и антураже я хотел спросить отдельно. Сколько лет вы не были в Москве?

Я был здесь в 1994 году. 14 лет прошло.

С. Л.: И каковы впечатления, как все изменилось?

Мне очень жалко москвичей, потому что они ведь тоже заняты выживанием - выживают не только люди в деревне или бомжи, выживают все, «офисный планктон» тоже выживает. Очень жаль, что люди меньше общаются. Что редко просто садятся за стол и три часа разговаривают, никуда не торопясь. Это одна из тех ценностей, которые уходят и которых жаль. Но поэзия, если она останется поэзией, а не перейдет в другое какое-то качество, - она остается. И вчерашний вечер это доказал.

С. Л.: Вы ведь довольно пристально следите за тем, что сейчас происходит в поэзии. Я был вчера немало изумлен, прочтя в предисловии к очередному номеру журнала «РЕЦ», написанном Павлом Гольдиным, что, когда поэт пишет о самом себе, его читатель не узнает ничего нового о мире. Разговор, естественно, шел о том, что называют «новым эпосом », и о возвращении нарратива.

Это надо Федора Сваровского спрашивать, он породил термин «новый эпос»... Не могу не упомянуть, скажем, Бориса Херсонского. Мне нравится этот человек, он из тех, кто в стихах интересуется не только собой. Но это условное деление: будто бы лирика - это о себе, а новый эпос - это о мире. Поэзия всегда что-то новое открывает о мире, просто в силу своей природы. Конкретнее мне трудно об этом говорить, я специально об этом не думал. Людям нужна кровь. Для того чтобы жить, нужны воздух, кровь, мясо. Вот чем люди интересуются. Мне это напоминает библейские слова о том, что наступят времена, когда золото будет валяться на дороге, а люди будут искать хлеба. Насущные вещи. Реализм. И вот то, что Федор заявил как «новый эпос», может быть, это оно и есть.

Мария Степанова: Но все-таки когда Сваровский говорит о новом эпосе, он перечисляет несколько имен, в том числе и ваше. Как вы себя около «нового эпоса» размещаете? И размещаете ли?

Значит, мы договорились, что он есть? Хорошо!.. С симпатией, как раз по той причине, о которой мы говорили. Потому что с симпатией отношусь к людям, которые там находятся, к тому, что они делают. Пожалуйста, я не против. Но если вдруг возникнет надобность участвовать в какой-то манифестации, то это вряд ли. Мне очень близки замечательные слова митрополита Антония Сурожского о том, что в церкви надо быть частным лицом, человеком, не принадлежащим ни к одной партии. Я прекрасно понимаю, что можно по этому поводу возразить. Позиция частного лица не подразумевает эгоизма, это позиция свободного человека. Конечно, никакой человек абсолютно свободным не бывает, но я все-таки хотел бы быть свободным человеком - оставаясь привязанным к людям. Любовь и свобода. На этих вещах и построен мир. Но к «новому эпосу», пожалуйста, могу принадлежать, хоть куда приписывайте, ну... это все-таки не НБП, поэтому ладно.

С. Л.: Говоря о позиции частного лица и о всплывшем вдруг термине «партийность». Настоящая поэзия может быть политически ангажированной, в широком смысле? Не в смысле выполнять задачи, которые ей кто-то ставит, а при выполнении собственных задач?

- «Пасха 16 года» У.Б. Йейтса - об ирландском восстании, предельно политическое стихотворение. Стихотворение ли это? Да, и замечательное. Я не знаю, можно или нельзя, но такие стихи есть. Дальше встает вопрос: могут ли быть стихи хороши технически, с точки зрения поэзии, как угодно, - но плохи с точки зрения морали. Но это отдельный вопрос.

С. Л.: Может ли хорошее стихотворение быть аморальным?

Нет, не может.

С. Л.: Что такое вообще аморальное стихотворение? Есть ли примеры плохого аморального стихотворения, но имеющего репутацию хорошего?

Даже репутацию не может иметь. Нет. Мне неизвестны такие примеры. Поэзия ведь - божественного происхождения. Как только человек задумывает аморальное стихотворение, у него ничего не получается, красота не сочетается со злом, хотя и бывает им покалечена... И тут мы постепенно подходим к вопросу о критериях. Хорошим ли поэтом был Паунд, хорошо ли писал Гамсун, как им это удалось - в аморальной ситуации оставаться моральными людьми и замечательными поэтами. Многие говорят: они не понимали, что делали. И да, можно находиться в аморальной системе, пользоваться аморальными символами, но что-то (Кто-то) человека оставляет моральным. В конце концов он выпадает и из одной системы, и из второй, и из третьей. А остается самим собой. Как Эзра Паунд, сидя в клетке, оставался собой.

С. Л.: Это связано как-то с даром, с талантом?

- Да. Это связано с даром. И с Тем, кто подарил дар.

С. Л.: Тогда выходит, что дар - это своего рода страховка?

- Дар должен быть использован. Но жизнь рискованная штука. Ни гарантий, ни страховок на самом деле ни у кого нет. Никаких и ни от чего, это один из побочных эффектов свободы.

С. Л.: Вы везде декларируете, что ваши тексты написаны в самых разных поэтических традициях. Часть - в рамках традиционной просодии, часть верлибром. Каким образом это внутри вас сочетается?

- Я не знаю. Дело в том, что я дилетант - и в поэзии, и как священник. Систематически я не учился ни тому, ни другому. Так что ответа я не знаю. Знаете, то такая музыка, ритм строки, то этакая... поэтому и стихи разные.

М. С.: Вы говорили о том, что стихи всегда этически ангажированы. Стихи, которые пишет священник, ангажированы, видимо, в квадрате?

Не обязательно, совсем нет.

М. С.: Этим летом я показала большую подборку ваших стихов одному важному для меня собеседнику и получила ответ такого свойства: да, это прекрасные стихи, но это стихи со страховкой. Акробат делает рискованный прыжок, но заранее знает, что всегда сможет приземлиться, у него есть страховочная сетка, это уравнение с заранее известным ответом. То есть какой бы степени отчаянности вопрос ни стоял вначале, мы всегда знаем, что у сказки счастливый конец.

Это трудно объяснить. Вера тоже рискованная вещь. Бога нельзя обусловить. И нельзя обусловить человека. Вера - это не позиция, тем более не идеология, это орган у нас внутри, который может быть развит, а может быть не развит. То же самое и с надеждой, и с любовью, с основными добродетелями. Есть прекрасные слова преподобного Нила Синайского: «Оттого и падали падавшие, потому что не уразумевали: как в одном и том же сердце находятся и грех, и благодать». А они там находятся одновременно. Когда у человека вообще нет страховки - он и стихи писать не может, и вообще жить. Каждый на чем-то стоит: человек, которому не на чем стоять, он вообще ничего не может: не может вскопать огород, воспитать ребенка, поджарить яичницу. И даже в самых лихих и отчаянных случаях. Вот сейчас про Веничку Ерофеева зашла речь - уж, казалось бы, ничего у него не было, пил, по электричкам мотался, рукописи терял... Ничего подобного. На камне веры стоял человек.

М. С.: Тот же Ерофеев сказал как-то Ольге Седаковой: как это у тебя получается, - вот Рождество, и за ним сразу Пасха. А Страстной недели как бы и нет. Что для вас важнее - Рождество-Пасха или Страстная?

- Все важно в своем месте... Как объять необъятное? И грех, и благодать пребывают в одном сердце.

С. Л.: Вы, вероятно, следили за полемикой вокруг последних стихов Елены Фанайловой , которая «Балтийским дневником» навлекла на себя в публичном пространстве обвинения самого удивительного рода. Как вы к этому относитесь?

Как отношусь? Хорошо отношусь, замечательные стихи. Надо же в каждом человеке видеть ангела - веселого, мрачного, но ведь ангела все-таки. Достаточно перечитать текст - там же все написано, и написанного совершенно достаточно, чтобы увидеть не беспристрастное - горячее отношение к человеку.

М. С.: Был такой смешной советский термин - «внутренний редактор». Есть ли у вас стихи настолько горячие, что вы по каким-то причинам поставили для себя запрет на это высказывание?

Есть. Есть такие стихи, которые я просто выкинул. Написал - и внутри нехорошо становится, возникает ощущение зарвавшегося человека

М. С.: Не догматические расхождения?

- Нет, просто нравственный неуют.

М. С.: Но вы рассматриваете свои стихи как проповедь?

- Так получается иногда. Я надеюсь, что это ненамеренно.

«Что же делать, ума не приложу… То ли тупо принять волю Божию…». И что священнику ответить на это недоумение вполне себе сознательного прихожанина? «Во-первых, я не хочу умирать. Никогда.» - а что сказать странноватому парню, подлетающему с такой постановкой задачи?

О буднях священника, его мыслях у престола и по пути домой - новая книга поэта и публициста священника Сергия Круглова «Стенгазета. Заметки из дневника», которая составлена из его записей в «Живом журнале». Отрывки из этой книги мы представляем вашему вниманию.

Вереница людей, стоящих в очереди на Суд. У каждого - пропуск: пазл, у каждого - свой… Смотришь, смотришь на эту свою жизнь: какая бессмыслица, какая тщета, ради чего жил, яко соние и сень… какая горечь (и запоздалое жгучее сожаление, не без ноты сомнения впрочем: надо было, поди, по-другому жить, ради «духовного»?!)… Какой бессмысленный пазл! Желтое пятно, половина синего кружочка, точка. И - что к чему? Фигня какая-то! Выбросить бы дрянь такую,- да зачем-то вот приказали в руке держать, не терять… вот и держим.

…А кто претерпел до конца - тот и спасется. Тот увидит всю картину полностью.

Воля Божия

Вчера в беседе один человек, несомненно, верующий и церковный, размышляя о том, как поступить в насущной житейской ситуации, сказал: «Что же делать, ума не приложу… То ли тупо принять волю Божию…» - «Сам-то, - говорю, - услышал, что сказал?!» Ну, посмеялись, конечно…

На самом деле бывают моменты в жизни, когда именно бездействие - самое трудное и ответственное действие. Не дергаться внутри себя, не простираться хотением далее завтрашнего дня, не строить планов, не ставить (кому?.. Кому?) условий, не пытаться угашать курящийся лен, доламывать надломленную трость… Это возможно при одном условии: наличия (обретения) внутри себя некоей тишины, исполненной смысла, некоего сгустка исихии*. Обретения - и внимательного удержания его там… Создания твердого места внутри себя, на которое можно ступить из лодки вслед за Ним, начиная путь по водам…

Вслушиваясь

На вечерне, на молебнах - вслушиваюсь (пытаюсь вслушиваться) в слова канона, тропарей, кондаков…

Почему у многих - пустые лица, никто не слушает поемого-читаемого?

Поют и читают плохо? А почему поют и читают плохо?

«Перевести на русский!» - воскликнут.

Не в том даже дело… Я вообще не про то. Я про то, что в молитвословиях Церкви, в связках слов и образов, ныне уже затертых для нашего слуха, сконцентрирован опыт. Но - не наш, чужой нам. (Не всем, не всем, конечно! Я не про всех, не про всех…)

Опыт - не «предстояния-председания, поста-молитвы» и прочего. Опыт жизни.
Страшный, между прочим, опыт.

А у нас его нет. (У многих из нас, оговорюсь. У иных - вижу, что есть.) Мы жить - боимся, потому что… Ох, тут не буду: страшно даже касаться…

Иначе скажу: многие пытаются научиться жизни во Христе не из жизни вообще, то есть из настоящей обычной жизни, а из вот этих же тропарей-обрядов-правил-канонов… Молитвы читают, а жить не живут. Симулякр, одним словом. Жить во Христе, не живя. Там - перед Ним симулировать «жизнь» исполнением обрядов, а здесь, в жизни, - не пускать Его в жизнь и самому толком не жить. (Только не говорите: «А! Он против обрядов! Вот-вот!». Нет, я не против обрядов, они нужны и полны жизни, просто - той жизни мы еще чужие…)

Такая тоска сдавила душу от краткого осознания всего этого…

В принципе, банальные вещи говорю, про нашу христианскую безжизненность… А знаете, почему они - в блогах, в СМИ, в проповедях и прочее - банальными стали и для кого? Не просто для тех, кому они, в общем, по барабану, кто просто наблатыкался болтать про них «со знанием дела», но и для тех, кто вроде понимает их важность - но не проживает их.

* * *
Когда садятся батарейки, в борьбе с неумолимым абсурдным миром кончаются силы и мгла уныния и отчаяния застилает очи - полезно вспомнить: вся эта мгла - внутри нас.

А снаружи…

Снаружи - просто декабрь.

Подумалось важное…

Вот про Лазаря из Вифании - ничего не говорится в Евангелии о его духовных добродетелях и подвигах, о его особой апостольской миссии и прочем…

Лазарь просто был Его другом. Иисус любил Своего друга Лазаря.

И воскресил его, уже разлагающегося…

Неужели не воскресит и нас, если любит нас, а мы - Его?

Неужели смерть и тление, грех, несовпадение, нелепость, страдание, разлука, старение, усталость, вязкий гудрон времени - посмеют не выпустить нас из могилы?

Пасха скоро

Вчера в воскресенье на Литургии, евангельское чтение от Марка.

Он им - предстоит Ему пострадать в Иерусалиме, быть убиту и в третий день воскреснуть…

А они - хлоп-хлоп глазами, помолчали; тягостное непонимание… и - снова о своем, с увлечением, глаза горят: а кто сядет у Тебя по правую руку, а кто - по левую?

И Он помолчал (с печалью, наверное, и с нежностью - любит ведь их до смерти!)… А Чашу, которую Я пью, вы потянете?

Да конечно, конечно!!! Какой разговор! Мы хоть сейчас! (Аж подпрыгивают, повизгивают, друг друга толкают: во, зыканско!)

…Дети, чисто дети.

А мы что, не такие?

Тоже всё - от своего христианства воцерковленнаго чего-нибудь такого ждем… зыканского. Результатов там, гарантий…

Какие там «результаты».

Никто, никто не знает, что нас ждет завтра.

И ничего-то мы не минуем, «щасливо» не избежим…

Страдания, труд, тревога, болезни, одиночество, усталость, разуверения и разочарования (в том числе - в Церкви нашей, в ее организации, в устоях, в целительности разнообразных «святынек», в «торжестве Православия» в мире сем), уход или предательство детей, уход «за черту» тех, к кому мы привязались, оскудение всего естества, маразм, старость, смерть - на пути каждого из нас, чего уж там обольщаться.

Никто не знает, что с нами будет завтра…

Но зато все мы знаем, что будет послезавтра.

Наш Господь, Которого мы рискнули и полюбили (кто - всем сердцем, кто - сотой частью нечистого, сорного сердца своего), воскресший, в Своем невероятном теле носящий раны (печати того, что и поныне Он - наш, а мы - Его), куда-то там «вознесшийся», но невероятным образом оставшийся с нами, да так, что мы иногда и не чувствуем Его присутствия (вот до чего Он любит нас и нашу свободу),- придет к нам снова.

Не мы к Нему на Небо (уж сколько раз мы пытались забраться на это «небо»! То воображением, то по веревочной утлой лестничке апофазы*, то по карточной башенке таких и сяких теорий, то отважно оседлав очередную космическую железяку и чая, что на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы, то еще как-нибудь, но неизменно грохаясь вниз, ломая кости, обдирая кожу, вынося из бедного черепа последний мозг),- Он, Он к нам, на бедную, изгаженную, изнасилованную, полумертвую землю, богозданную святую нашу землю! Как Судья или как кто - какая разница, скорее бы, скорее, снова - с Ним!

Восклонитесь, тени!

Все будет послезавтра, все, что началось - видите ли или нет? - уже сегодня!
Христос воскресе - ну, и мы.

Забавная картинка сегодня в храме: высокая, загорелая, тщательно отделанная фигура, маленькое черное платье, вечерние украшения и макияж (это с утра пораньше), модельные туфли на шпильках, на голове - ситцевый старушечий платок, такой, знаете, беленький в сиреневенький цветочек, завязанный узлом под подбородком… Стала она рядом с тем местом, где я исповедь совершаю, там большая икона Пантелеимона Целителя и подсвечник. Поглядела на эту икону, поставила свечку, подумала… достала из сумочки какую-то свою икону, небольшую, под стеклом, крепко взяла ее обеими руками, близко поднесла к лицу и стала в нее, как в рацию, что-то настойчиво и требовательно говорить…

Дети мы все, такие дети…

* * *
Парень, считающийся психически недоразвитым… Тревожно с ходу делится важным: «Во-первых, я не хочу умирать. Никогда. И во-вторых, хочу спастись».

Когда я сказал, что Господь все устроит,- так и просиял распахнувшимися глазами на меня! Как будто поезд вырвался в лазурный солнечный день из тоннеля.

* * *
Батюшка всем подходящим на Причастие с младенцами говорит: «Кладите младенца на правую руку… Держите, как грудью кормите». Подошедший мускулистый мужчина с младенцем в руках кататонически застывает и задумывается над рекомендацией…

Двойники

И враги человеку - домашние его (Мф 10:36)…

Кто враги? О ком говорит Христос?

Отцы-аскеты Церкви трактуют иногда так: главный твой домашний враг - внутри тебя, это твой двойник.

Твой ветхий человек, твой Каин.

А иногда, увы, это ты - враг, твоему новому человеку, твоему Авелю…

Вас двое, а сердце у вас одно, общее.

Задача нового человека - убить ветхого, убить врага, темное alter ego, мистера Хайда*, оружием веры и самоотречения, покаяния и смирения, поста и молитвы. Уморить голодом, лишив его пищи греховных страстей. Заразить вирусом света и ждать, пока свет поглотит тьму. Уворачиваться и получать удары, истекать кровью, попадать в плен, поднимать восстание снова и снова.

И - мучиться самому, потому что двойники имеют общее сердце.

Может статься, убивая двойника-врага, новый человек, Авель, доктор Джекил, погибнет и сам. Да и не «может статься» - точно погибнет. И родится снова - совершенно другим… Тем, кто уже двойника не имеет, кому Бог даст новое светоносное имя, написанное на белом камне.

Мир душевный

Стяжи, сказано опытным человеком, дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи… Совершенно верно сказано.

Насчет тысяч мы с вами точно не знаем, но что такое этот самый мир внутри нас, этот дух мирен - имеем представление. Когда он есть - то это Царство Божие. Ну или хоть просто рай. Или его преддверие. Когда его нет - это ад. Для нас самих. И для наших ближних через нас. Уже здесь начавшийся, в земном периоде нашей жизни, во времени…

Любой повод может лишить нас этого мира. От внезапного ареста по навету до мухи, упавшей в суп…

Вопрос: что делать, чтоб вернуть мир душевный?

Ответ: не тянуть, а немедленно проглотить ежа.

Обыкновенного ежа, живого, с острыми колючками…

Ежа самости.

Понимаю, что в пищевод он не лезет,- но не надо опускать руки и отчаиваться! Наоборот, надо стараться и упорно его туда пропихивать. И непременно получится, зане проглатывание ежа в этой ситуации сколь вполне реально, столь и жизненно необходимо. Пожалуй, другого рецепта против потери мира душевного и утихомиривания ада, пылающего внутри нас, и нету…

Признать свою неправоту и покаяться в самости и саможалении… Сказать это легко, сделать - смерти подобно. Как не вспомнить слов Бердяева: «Обида - это ободранное самолюбие». Ободранное болит, и изрядно.

Но когда колючий ком продерется-таки внутрь и выпадет, выйдет духовным, простите, афедроном в тьму внешнюю - вот тогда на это пустое кровоточащее место и прольется Животворящий Дух. А пока ком там, пока самость там гнездится - Духу вместиться просто некуда.

Все в человеке намешано. И грязь, и святость тут же, в одном флаконе, и такое, что никакому уму непостижимо; и никакому диву не надаёшься, имея дело с человеком.

Не надо никого никогда идеализировать, никем обольщаться. Не надо человеком очаровываться. Не надо никогда в человеке разочаровываться.

Человека надо - любить.

* * *
На службе сегодня: N., высокого роста, сутулый, с большой шишкой на переносице, волосами жесткими, как черный валенок (чувствуется под епитрахилью на исповеди), глаза светятся тихим, мирным… Человек болящий, слабоумный. Очень любит храм (и еще, как я заметил, детей). Вот и сегодня приведшая его прихожанка, патронажный соцработник, радостно пожаловалась на него: повела в баню, а он опять сбежал на службу.

О «личном»

После Литургии - спешу на почту, заплатить за телефон (спешу, так как в эти дни, после праздников, народу на почте множество).

В том же направлении спешит какая-то дама… Пришло в голову: поди, и она на почту, и с той же целью, и желание ее - прийти поскорее, чтоб занять очередь… Вот и на меня она посмотрела отчужденно и недоброжелательно: видно, думает то же самое, как бы ей меня опередить… Проявление зла, в котором лежит мир, в его простейшем, обыденном виде…

А ведь подойди я к ней, заговори, спроси: «Вы на почту?» - а тем более предложи: «Вы торопитесь? Что ж, давайте я за вами очередь в кассу займу!» - и все такое, то есть вступи в личный контакт,- последствия могли бы быть ошеломляюще небесны, благодатны! Много раз в этом убеждался, во всяких очередях и не только. В конце концов, дама шла не на почту, но не в том суть…

Вот что пришло в голову.

Проявление между людьми правды (той хорошей, евангельской, о которой - Блаженны алчущие и жаждущие правды (Мф 5:6)), милости, бескорыстия, прощения, любви и прочего возможно только после наведения между ними личного контакта. Никак не до этого.

И то же самое - в отношениях Бога и человека.

И никакой идеологией, самой наихристианнейшей, этого не достичь. Зверь-мир этих идеологий видал - и схавал - тысячи… Только - лично.

У нас тут родительский день* два дня служится, так давно заведено. Да и на многих других приходах, знаю, так же, особенно - сельских, где один священник на две-три деревни: в понедельник служит панихиды в одной деревне, во вторник - в другой-третьей, чтоб везде поспеть…

Сегодня служил панихиду в Доме инвалидов. Записок заупокойных пачку принесли: по корпусам собрали, у лежачих больных, поминают своих…

В одной написано, почерком корявым, старушечьим таким:
Петра

мамы (не помню)

Господи, думаю…

В двух словах - вот она, вся жизнь.

Чудо

Почему на Луне чудес не бывает?

Потому что там нет людей.

Чудо Божье - не загадочно-безадресное нечто: оно всегда направлено к человеку, одному ли, многим ли, оно есть послание адресату, содержащее не только информацию, доступную для прочтения этим адресатом, но и призыв: «Откликнись, это Я! И это - для тебя. В лучах чуда увидь не только Меня, но и себя, обрати взгляд на себя, в свою тьму, которой ранее ты не касался, сквозь которую не проницал,- вот, в ней стало светло, так разберись в себе - и изменись, Я хочу этой перемены в тебе, потому что люблю тебя, и люблю крестно». И если на призыв следует отзыв - то следует и действие Бога, от которого человек меняется… или - не меняется, ибо по вере вашей будет вам (Ср.: Мф. 12, 38, Мф. 9, 29.), не против веры никогда.

Кажется, Ханс Урс фон Бальтазар* назвал чудеса «словами Божьими, произнесенными для глухих»…

* * *
Действительно, священники Христовы, «профессиональные» клирики (подмывает сказать: особенно нынешние) - самые отвратительные из человеков. Это осознание, иногда невыносимое, - как плата за то, что во время Литургии они бывают самыми счастливыми из людей.

Псы нелающие, бредящие лежа

(Ср.: Ис 56:10)…

(Кризис: набрали кредитов, а платить-то вдруг - нечем и никогда, оказывается, не было чем).

«Кто близ Меня - тот близ огня».

Кто там хотел - просто погреться?

На самом краю пропасти. Глина, щебень, ноги трясутся, ищут опору, тошнота от головокружения, идешь, все время крепко зажмурившись.

Сегодня день пасмурный, холодный. К вечеру собрался дождь… Мы несли Плащаницу в крестном ходе под мелким дождиком, и она давила на голову и поднятые вверх руки, как свинцовая.

Закрываешь глаза - а с исподу белое пульсирующее небо, стаи черных птиц.
Они всё летят и летят.

* * *
Когда во время Литургии стоишь у престола, кажется, что цельнокаменный вековой пол собора покачивается под ногами… Сверху храм - корабль. Престол в нем - штурвал, трапезная - палуба, где команда занята, всяк своим делом. Икона на горнем месте - горизонт, нечто на линии воды, уходящей в небо, ориентирующее, куда ж нам плыть. Кресты на крыше - якоря, крепко держащие храм за небо. И в нерушимой незыблемости, в покое среди ревущей воды, и в непрестанном пока еще движении - удивительное, невыразимое, органически неотменимое сочетание! Есть на корабле и крысы - как без них в этом падшем, только еще становящемся эоне плавания,- но они в непрекращающемся процессе панического массового покидания судна: им все кажется, что корабль тонет, тогда как это море вокруг тонет, а корабль - плывет.

Рисунки Марии Заикиной и сына
священника Сергия Круглова - Саввы

Наши меньшие братья, - то, что осталось на земле от рая. Вместе со звездами, цветами, деревьями, первым снегом и летним дождем, они - часть первоначального творения, которое осталось непадшим в самой сердцевине падшего, изъеденного злом и смертью мироздания. Текст и стихи священника Сергия КРУГЛОВА

Ян Брейгель "Рай"

Любой писатель или поэт, думаю, не раз сталкивался с проблемой: изображать ад - легко и увлекательно, а вот рай… Один мой знакомый, читая «Божественную комедию» Данте, читал ее выборочно: «Ад» — охотно, «Чистилище» — так себе, а до «Рая» так и не добрался. И говорил: «Скучновато, понимаешь… Да и сам посуди: кому интересно читать про то место, в котором нет злодейства, а значит - динамики, про те отношения, в которых нет интриги, губительной страсти, трагедии?.. Даже новости все смакуют криминальные и скандальные, а про что-то хорошее и созидательное - никому не интересно…».

Я вспомнил его слова, когда случайно увидел японское анимэ, которое так и называлось - «Данте», в этом мультике Данте был супергероем, который спускается в ад, чтобы найти возлюбленную и снять с себя проклятье, и там сражается с жуткими монстрами. В самом деле, про рай мангу не нарисуешь!.. И вообще не выскажешь ничего, если разве только не умеешь говорить, по слову апостола, «глаголами неизреченными», в то время как ад, его образы, его законы - вот они, внутри и вокруг нас, мы в них родились, они нам ох как знакомы.

На самом-то деле все наоборот, и христианам это известно: ад не только страшен, но прежде всего - уныл и скучен, вспомним хотя бы свои списки повседневных грехов, неотвязных, как мухи, с которыми - с одними и теми же — мы годами ходим на исповедь. Они и есть само вещество ада, что в них увлекательного? А рай - это жизнь. Любовь, творчество, приключение, радость, здоровье - все лучшее, что есть в нашей жизни, создано Богом как «добро зело», и, как бы ни было испорчено нашей бренной суетой, носит в себе райское зерно.

Что же делать нам, чтобы увидеть воочию отблески рая здесь, на земле? Ангелов мы видеть не можем, да, по правде говоря, и слава Богу: для наших грешных глаз вид Ангела - слишком блистателен и грозен, они - вовсе не умилительные толстые купидончики с картин Рафаэля и не сусальные существа с софринских пасхальных открыток, вспомните поражающие человека явления Ангелов в Ветхом Завете. Кроме того, явленный Ангел вовсе не очевиден: ребенок или святой ему обрадуется, а материалист - даже не заметит, как, помните, у Льюиса в «Космической трилогии» Рэнсом чувствовал на Малакандре присутствие эльдилов, а злодеи Уэстон и Дивайн - нет.

Но кое-что райское уже здесь, на земле, видеть можем мы все. И это «кое-что» — очень даже велико, несмотря на то, что обычно и буднично. Это - домашние животные. Те самые, которые не остались в опустевшем Эдеме, но и не озверели вслед за тиграми и комарами, а моментально составили меж собой молчаливое совещание, минуту посидели, обсудили ситуацию, покивали главами своими - и пустились догонять изгнанников, чтоб быть с ними бок о бок на всех путях неведомого мира, уже - падшего…

Домашние животные

На зеленом холме уснул я
И проснулся, плача во сне:
Мне привиделись двое добрых,
Двое светлых приснились мне.

Мне снилась моя далекая младость,
И с двоими я шел домой,
А один любил утраченный кров,
Хозяина крова - другой.

Я златые, сполна, им нарек имена,
От словесных вин опьянев,
И пускай тень пса - это волк,
Зато свет кота - это лев!

На зеленом холме уснул я,
А проснулся - на голой земле:
Нет ни пса, ни кота, только я, сирота!
Да дорога в осенней мгле.

Да и может ли мудрая тварь живая
В эту даль увязаться за мной?
Никого со мной рядом, и ноябрь мреет хладом,
И бреду я, и стыну, не домой - на чужбину.

Когда-то вся тварь почитала человека своим царем и господином. Всем им Адам, пользуясь доверенной ему Творцом священной словесной силой, дал имена, и об этом помнит - смутно, сквозь пелену тысячелетий, но помнит — и слон, которого зовут слоном, и крокодил, которого только в силу дробления, розни и естественного отбора, порожденных грехопадением и укоренившихся в природе, зовут то кайманом, то аллигатором, то гавиалом. Тем более - помнят человека как царя, наследника Божьего, и даже почитают его таковым и поныне, домашние животные.

Хвалите Господа с небес,
Хвалите и с земли!
Хвали Его, сгоревший лес,
Чернеющий вдали,

Хвали и голубь, чьи крыла
Припаяны во мгле
Заботой, прочной, как смола,
К растресканной земле,

Хвали, паршивая овца,
Войдя по горло в грязь,
И ты, свинья, хвали Творца,
Под лезвием склонясь,

И ты хвали, бетонный хор
Фабричных серых крыс,
И коршун, словно метеор
Вдруг падающий вниз,
И, с мордой вдавленно-тупой,
Мохнатый персиан,
И бесполезный мопс, и злой
Убийца доберман,

Комар, зудящий в зное дня,
Асфальтовых полей броня,
И ржавая вода -
Но не хвалите лишь меня,
Нигде и никогда.

Осанна ваша слез полна,
А мне - допить ее,
За то, что дал вам имена,
Но позабыл свое.

Среди людей церковных я нередко сталкиваюсь с комплексом предубеждений, а то и суеверий, связанных с кошками и собаками. Особенно достается последним: они нечистые, дома их держать грех, если в храм забежала собака - храм осквернился, его надо заново освящать… Никакие ссылки на молебные чины переосвящения храма, которые совершаются, по канонам, только в том случае, если животное, а равно и человек, умерли или родили в храме с истечением крови, или на книгу Товита в Библии, в которой юношу и Ангела сопровождала собака, на эти предубеждения не действуют. Дело ли тут в непросвещенности, в устойчивости приходских предрассудков, в том ли, о чем писал Достоевский, говоря, что в России животных ценят утилитарно, лошадь - за то, что пашет, корову - за молоко и мясо?.. Не знаю. К счастью, с тех пор я узнал много христиан, которые любят домашних животных, кормят, лечат и спасают, и в этом нет того извращения, о котором говорят иногда: вот мол, людей ненавидят, а собачек тетешкают… Нет, в заботе и милосердии по отношению к малым сим я часто вижу трезвое проявление памятования о словах Спасителя: если в малом ты неверен, как доверю тебе большое? Сможешь ли любить и миловать своих ближних, брать на себя ответственность за них, если топить котят и щенят кажется тебе неизбежным и практически полезным делом?.. Если ты - органичная часть системы мира, в которой котенок на помойке, старый бродячий пес, бомж у вокзала, ребенок-сирота с ДЦП, безродная старушка - просто балласт, помеха на пути к успеху и «нормальной жизни», то как тебе жить и чувствовать себя в Царстве Божием, где все наоборот, где последние становятся первыми у Бога?...

Ко псу

Из дому изгнан вон, нескладный пес кудлатый
Дождем укрыт и дремлет невпопад,
Как вековечный муж, забывший свадьбы дату,
Надсед и виноват.

Спи, мокни, пес! смерди старением и тиной,
Невозвратимое напоминая мне;
И где ж избыв, отрада где всей жизни кобелиной,
Как не во сне.

И мнишь ты, спя, что ангел - кобель чорный
И добель белый, распрострев крыла,
Вернут твой век, и юный и проворный,
И всяк твой грех отмоют добела.

И что, как встарь, дела не будут плохи,
Что отворят тебе, и жолту кость дадут,
И шкура высохнет, и изумрудны блохи
Былую жизнь свою согласно поведут.

Домашние животные, в этом я убежден, даны нам не просто так: их цельность, смирение, простота, терпение, верность - напоминание нам, людям, о райских качествах, которые мы утратили, без которых и человек не может быть человеком. При этом домашние животные безгласны и безответны, они сообщают нам об этих качествах (не добродетелях, добродетели суть завоевания в борьбе с грехом и являются прерогативой только человека) - без слов, напрямую, ясно и очевидно. Кота и собаку способен увидеть и понять и высокоученый муж, и несмысленный младенец, кот и собака - живые проповеди Божьи о рае, тем более действенные, что слышны и атеисту. Они, вместе со звездами, цветами, деревьями, первым снегом и летним дождем, певчими птицами, жирафами и медведями коала, которые настолько не умеют защищаться, что, спасаясь от лесного пожара, не убегают, а обхватывают лапами ствол дерева и плачут - часть первоначального творения, которое осталось непадшим в самой сердцевине падшего, изъеденного злом и смертью мироздания.

Памяти кота

Вот, эти
Наши ближние, которых мы возлюбили, как самих себя,
Покидают нас, оставляя нам нас самих.
Возвращаются в вечное лоно.
Все, все свое они забирают с собой:
Булатное отточенное смиренье,
Бриллиантовую верность,
Пламенную настойчивость,
Червленое серебряное лукавство.

Память, шерстяная, потертая, серая,
Севшая от употребления, потерявшая форму и размер,
Рваная кое-где (заштопать, немного поносить),
Но пока еще теплая, - хоть это мы успели оставить себе.

Закутавшись до плеч, мы не спим,
Сидим и сидим с тобой на крыльце,
Молчим,
Смотрим, задрав головы, им вслед,
В невероятную бездонную ночь,
В которой мерцают зеленоватой надеждой
Линии их жизней на подушечках лап.

Читатель, ты уже заметил и готов напомнить мне, что, размышляя о проявлениях рая в нашей земной жизни, я не сказал о главном: о Христе, о Его Церкви и ее таинствах, о молитве и Евангелии, о Царстве Божием, обетованном нам… Да, все так. Райский свет мы видим в очах Богочеловека Христа, свет Христов - в лицах наших ближних, которых нам заповедано любить. Я только напоминаю: прежде чем пытаться быть христианами, многим из нас хорошо бы стать просто людьми. И для начала - заново увидеть, с радостью, изумлением и благодарностью, привычного лохматого Барсика, который каждый вечер устраивается теплой тяжестью тебе аккурат к радикулитной спине, и не менее привычного лохматого Шарика, который утром, стоит тебе выйти на крыльцо, гремит цепью и виляет тебе, улыбаясь до ушей, всем своим существом.

Дома

Вот интересно,
когда нас никого нет дома -
Ты на Голгофе, мы на Суде -
что они там делают, эти
невеликие наши домашние питомцы?

Спят, свернувшись,
вылизывают миску,
гоняют клубочек,
перепрятывают старую кость,
выкусывают под хвостом?

Да ну, все это -
лишь видимость. На самом деле
все они, как сказано, доныне
стенают,
мучаются
ожидают откровения двери,
наконец-то скрипа, шума шагов
и усталого, счастливого, не верящего себе
голоса, такого родного:
«Эй, фью-фью! Кис-кис!
Где вы там? Вот
Мы и дома!»